Мур Л. Посторонняя женщина

Сценарий ЭРДМАНА и МАРИЕНГОФА

 Режиссер ПЫРЬЕВ

 Оператор Солодовников

 Художник КОЛУПЯЕВ

 Ассистент ЛЕВКОВ

 

В главных ролях:

Прокурор Казаринов — МУЗАЛЕВСКИЙ

Его жена Елена Николаевна — ЖИЗНЕВА

Комсомолец Павел Кудряшев — ГРАДОПОЛОВ

Его жена комсомолка Таня — ОЛЬГИНА

Курочкин — ЖУКОВ

Фотограф Пьер Бублик — ГАЛАДЖИЕВ

 

Производство Совкино

Выпуск 1929 года

 

ЧТО БУДЕТ НИ ЭКРАНЕ?

 

Место действия — провинциальный город

Время действия — наши дни.

 

Действующие лица:

два мужа и две жены. Две супружеские пары — комсомольцы и «интеллигенты».

Кроме них — стадо обывателей.

Кроме того — парник, в котором нет воды, самовар, ко­торый обнимают, веник, которым не метут, языки колоколов, телеграммы, вспышки маг­ния, полоски рельс...

На двух тысячах метров целлулоидовой пленки — сложная проблема. Два километра лирики и иронии, сатирических разоблачений, в упор поставленных вопросов.

 

Сеанс скоро начнется.

Пока что —

предположим:

Ваш муж — с “посторонней женщиной".

Ваша жена — с “посторонним мужчиной".

Вам сообщили. Вам показали фото: они сняты вместе чуть ли не в объятиях...

Доверие? Чуткость? Товарищеское отно­шение?

Или —

ревность? Сосущий червячок чувства соб­ственности? Мещанские взгляды?

Сколько в вас от нового человека? И сколь­ко — от старого?

Как бы вы поступили?

Пожатие руки, объятие? Или — каменное лицо, подозрения, выпытывания?

 

Все дело началось из-за чайника. Вот он — блестящий, никелированный. Но — в нем нет воды.

Елена Николаевна берет чайник и выходит из вагона набрать на станции кипятку.

Это и с вами так бывало: у стоящего впе­реди пассажира всегда почему-то полутора­ведерный чайник. Из крана кипятильника чуть течет - -

Елена Николаевна!!!

- - - мелькают последние вагоны отходящего поезда!

Бегом по платформе — куда там!

 

Снег. Мороз. На ногах - фельдеперсовые чулки. Свитер. Шарф.

Б-р-р

(а все из-за проклятого чайника!)

Поеживаясь — к начальнику станции. Слу­жебная депеша вдогонку поезду. Ответ: деньги, билет и вещи украдены...

Снежные просторы. Блеск льда. Сугробы.

От станции — по белым полям — с чайни­ком в руках одиноко шагает Елена Нико­лаевна.

Сугробы. Блеск льда. Снежные просторы...

 

Город Бобрик. Праздник. Все закрыто.

Снег. Сугробы. 23°.

Бульвар. Скамейка. Ночь.

Дрожат ноги в фельдеперсовых...

Подсели на скамейку два хулигана. Прид­винулись — подмигнули — облапили. Выры­вается — кричит.

Удар кулаком. Еще удар. С размаха в под­бородок. Нокаут. Оба хулигана повержены ниц...

Комсомолец Павел Кудряшев подоспел как раз во время.

Некуда Елене Николаевне деваться.

Павел — по хорошему, по товарищески — пригласил ее к себе. Жена Павла комсомолка Таня только что уехала в деревню — она ожи­дает ребенка.

 

Жестковато спать на столе, но – ничего: лишь бы гостье было удобно.

Во сне обнял Павел самовар, гладит гладкую медь. Зацепил рукавом за кран — про­снулся, вся рубашка мокрая.

Утром сосед Павла, местный Дон Жуан и «душа общества», Курочкин зашел в комнату. Смотрит Курочкин, глазам не верит — на по­душке женская голова: — смелый взлет бровей, родинка на щеке, растрепанная прическа...

— Эге!

— Посторонняя женщина!

— Ай да Павел! Ай да комсомолец!

Из дома в дом, с улицы на улицу — раскачиваются языки, раззванивают по всему городу. Гудят колокола на разные го­лоса: «Эге! Ага! Ого! Бьет набат, сплетня, рас­сыпается звоном, трезвоном, перезвоном...

Раскачались языки — не остановишь: бим-бом — бим — бим-бом —

 

„Вышли пятьдесят Бобрик Кудряшеву, Лена“.

Составила было Елена Николаевна длинную телеграмму, хотела подробно сообщить своему мужу прокурору Казаринову о случившемся, но не хватило у Павла денег. Смяла Елена Николаевна телеграмму, бросила на пол, на­писала новую, короткую

Тире — точка — тире— тире — точка —

Курочкин тут как тут: поднял с полу бро­шенную Еленой Николаевной телеграмму — пригодится…

 

Ждет Елена Николаевна ответа день, дру­гой, неделю...

Нет ответа: телеграмма не застала проку­рора Казаринова — он уехал в командировку.

Денег ни гроша. Деваться некуда. Прихо­дится Елене Николаевне пользоваться госте­приимством Павла...

— Все еще живет шлюха?

— Живет бесстыжая...

Языки бобриковских звонарей, раз раска­чавшись, не могут успокоиться: продолжают раззванивать сплетню.

 

У лысого фотографа Пьера Бублика собрался бобриковский «бомонд»

Собрались, коллективно написали в комсо­мольскую ячейку донос на Павла:

«Кудряшев является в комсомоле тем­ным пятном в половом вопросе. Он женился на своем партийном товарище и сделал его беременным с заранее обду­манным намерением. Отправил жену в деревню, а сам в ту же ночь привел к себе постороннюю женщину. Предла­гаем ячейке с корнем вырвать половую распущенность у тов. Кудряшева».

Подписались «рабкоры» и послали копию доноса (с соответствующей припиской) «вели­кодушному рогоносцу» — мужу Елены Нико­лаевны (адрес его известен из подобранной Курочкиным телеграммы).

Колокольный звон дошел и до жены Павла Тани:

ей сообщили, что Павел изменяет ей — живет с какой-то „шлюхой".

 

Рады-радехоньки бобриковские „сплеткоры": нашли себе дело. Гогочут, ухмыля­ются. В набитые тухлой просаленной мякиной обывательские головы никак не помещается мысль, что мужчина и женщина, живя в одной комнате, могут находиться в товарищеских отношениях.

— Эге! Ага! Ого!

Следят, шпионят, сплющивая носы, загля­дывают в щелки, в замочную скважину.

Предприимчивый Курочкин вместе с фо­тографом забрались в коридоре на шкаф и через верхнее стекло двери, при вспышке

магния сняли фото в тот момент, когда Елена Николаевна стояла, близко прислонившись к Павлу (она зашивала ему порванный рукав).

Улика! Доказательство! Документ! Бим — бим — бом!

Фото выставлено в витрине Пьера Бублика.

Обыватели смакуют „нежную позу”, пу­скают слюни от удовольствия, издеваются над Павлом и Еленой Николаевной, травят их.

Павел и Елена Николаевна проходят сквозь строй шипящих языков (это хуже, чем вся­кие шницрутены). Каждый рот — помойная яма, каждый язых — гноящийся нарыв, каждое слово — шелушащийся струп, каждый взгляд — плевок...

Павел обозлен, рассержен. Невольно пере­носит свое раздражение на Елену Нико­лаевну. Натянутые отношения. Клубок все больше запутывается.

 

Сумерки. Тучи. Темная — совсем черная железнодорожная насыпь. На насыпи резко выделяются две светлые, блестящие полоски стальные параллели рельс.

В одном из вагонов поезда, мчащегося в сумерки по светлым полоскам рельс на темной насыпи, — случайно попавшие в одно и то же купэ —

едут в Бобрик муж Елены Николаевны и жена Павла.

Прокурор Казаринов, вернувшись из коман­дировки, получил странную телеграмму жены и донос «рабкоров». Удивленный, встревоженный, полный подозрений — решил сам пое­хать за женой.

Таня, обеспокоенная дошедшими до нее слухами о «шлюхе», решила поехать к мужу (захватив с собой новорожденного ребенка).

Две полоски рельс сошлись у витрины Пьера Бублика.

Перед «нежной позой» невольно остано­вись Казаринов.

Узнал по фото Елену Николаевну. К ви­трине подошла Таня.

— Не знаете ли, кто этот мужчина? — спросил Казаринов у Тани.

— Это мой муж...

— А это моя жена...

 

Яростный стук в дверь.

Игравший с Еленой Николаевной в шах­маты Павел взял в руки веник:

— Опять надоедают соседи — вот я их!

Замахнулся. Открыл дверь  

 

— — — Елена Николаевна бросилась к мужу на шею. Павел обнял жену.

У Казаринова — каменное лицо. Молчит. Отстранил Елену Николаевну.

Подозрения нависли в комнате сводом ка­менной пещеры.

Таня отошла от Павла. Стала распелены­вать ребенка. Елена Николаевна подошла к ней:

— Много хлопот я наделала вашему мужу...

У ребенка умилительные пузырьки на губ­ках. Склонившись над ребенком, женщины раз­говорились. Елена Николаевна все объяснила. Таня чутьем поняла правду.

Мрачный Казаринов обратил внимание на веник, так и оставшийся в руках Павла.

Сквозь камни начала просачиваться улыбка. Сначала чуть заметной струйкой. Затем — ру­чейком. Потом — расплылась по всему лицу Казаринова: — «славный парень Павел, это сразу видно. Ну, конечно, у Лены ничего с ним не было».

— Спасибо за помощь жене! До свиданья!

Ушли супруги Казариновы.

Таня и Павел — без длинных объяснений — бросились друг другу на шею. Никаких подо­зрений, выпытываний. Полное доворие — по-товарищески, по-комсомольски...

 

Черный паровоз. Черные вагоны. Мчится поезд — силуэтом на фоне облачного неба.

Купэ. Молчанье нависло в купэ сводом каменной пещеры.

Казаринов — во власти подозрений. Сосет червячок ревности. Было или не было?... Наверное — было...

Казаринов — прокурор. Ему приходилось не раз выступать на суде с горячими речами о равноправии женщины. Он неоднократно — громил ревность, эту «отрыжку, старого быта», это мещанское чувство, основанное на «прин­ципе священной собственности». Он провоз­глашал необходимость товарищеского отноше­ния к женщине. Он ратовал за новую мораль.

Черным силуэтом несется поезд. Мимо пробегают телеграфные столбы, разлохмачен­ные деревья.

Каменным лицом повернулся Казаринов к Елене Николаевне:

— Я не мещанин, я не ревную...

Накренилась насыпь. Накренился поезд. Пробегают мимо черные деревья и редкие огоньки.

— Я не ревную, но я хочу знать...

Клубы дыма вьются за окном купэ.

— Я хочу знать — жила ты с ним или не жила?

Мчится накренившийся поезд. Пробегают мимо огоньки. Их все больше и больше. Бли­зится станция.

— Скажи — жила ты с ним? Отвечай!

Нависли своды купэ.

Закусила губы Елена Николаевна. Отвер­нулась к окну, еле сдерживая слезы. Что за оскорбительный допрос? Чем она заслужила такое отношение? Недоверие. Неуважение. Подозрения. Выпытывания.

Вьются клубы дыма...

Склонил голову Казаринов. Ниже, ниже надвигаются своды. В купэ становится темнее. Еще темнее. Еще. Полная темнота.

 

Сеанс окончен.

Молодой режиссер Пырьев (это его пер­вая картина) в острых сатирических тонах показал вам, как легко обывательские языки могут раззвонить сплетню, как сильны еще мещанские взгляды и «рабовладельческое» чув­ство ревности в среде так называемой самой «передовой интеллигенции».

Режиссер Пырьев, конечно, еще не Салты­ков-Щедрин от кинематографии. В трактовке некоторых моментов он спускается до Зо­щенко. Не всегда сатира Пырьева имеет долж­ное социальное заострение. Но во всяком слу­чае картина «Посторонняя женщина» — яркий обличительный документ против заскоруз­лого обывательского быта, едкий памфлет на мещанство.

Кривым рожам «сплеткоров» (которым «не­чего пенять на зеркало») и интеллигентской супружеской паре Казариновых в картине противопоставлена носящая в себе ростки но­вого быта комсомольская семья Кудряшевых. Комсомольцы показаны в здоровых, бодрых тонах. Таня не пытает Павла своей ревностью. Брак Тани и Павла основан на взаимном до­верии, на крепкой товарищеской спайке.

 

Сеанс окончен.

Пока вы одеваете пальто и калоши — предположим:

Ваш муж — с «посторонней женщиной».

Ваша жена — с «посторонним мужчиной».

Как вы поступите?

Сколько в вас от комсомолки Тани и сколько от прокурора Казаринова?

Каменное лицо — подозрения — выпыты­вание.

Или —

Доверие — товарищеское пожатие руки?

 

Либретто составил ЛЕО МУР